Молния бьет но после грозового дождя так чудно цветет вишня
Обновлено: 18.09.2024
В качестве положительного примера губернатор привел дом на улице Московской, напротив драмтеатра. Он является продолжением тех архитектурных решений и зданий, что располагаются рядом.
Без негатива и лаконично. Мы в Яндекс.Дзен.
Молния бьёт , но после грозового дождя так чудно цветёт вишня !
Весною хочется любить ,творить ,дышать взапой, мечтать о нереальных снах с тобой вдвоём ,прекрасен мир и чувство это не покида ло б никогда !
Стесняюсь спросить, кто был главою города, когда выбирали месторасположение дворца водного спорта "Сура"?
Пусть лучше бассейн, чем в сквере будут поставлены "любимые" пушки, танки и БТРы)))
Ой о чем заговорили?! В нашем городе много, что стоит не так и проекты откуда такие берутся. А "Сура"никак особо не выбивается. С "Современником" почти одна песня, а главное многим жителям города удобно. Господа ПРАВИТЕЛИ,решайте более глобальные проблеммы, лучше не позволяйте больше укоротить, что попало в городской архитектуре.
Как бельмо в глазу стоит десятилетиями около той же "СУРЫ" и к-т "Современник" , в центре города, рядом с городской Администрацией , за бетонным забором недостроенное высотное здание и ничего, все в порядке, всем нравиться, никому не мешает, все по плану и никого это не беспокоет!
Губернатор Пензенской области Иван Белозерцев в ходе оперативного совещания в правительстве 29 февраля 2016 призвал разработать ряд предложений по улучшению архитектурного облика областного центра.
Опять иоффе провёл совещание вместо конкретных дел.
В этом солнечном мире я не хочу умирать,
Вечно жить бы хотел в этом цветущем лесу,
Там, где люди уходят, чтобы вернуться опять,
Там, где бьются сердца и цветы собирают росу.
Жизнь идет по земле вереницами дней и ночей,
Сменой встреч и разлук, чередою надежд и утрат,-
Если радость и боль вы услышите в песне моей,
Значит, зори бессмертия сад мой в ночи озарят.
Если песня умрет, то, как все, я по жизни пройду -
Безымянною каплей в потоке великой реки;
Буду, словно цветы, я выращивать песни в саду -
Пусть усталые люди заходят в мои цветники,
Пусть склоняются к ним, пусть срывают цветы на ходу,
Чтобы бросить их прочь, когда в пыль опадут лепестки.
Прошедшие события минувшего 2020-го года для многих из нас остаются в памяти и по сей день. Новогодние пожелания радостей, любви и тепла, подаренные нам нашими близкими, в одночасье сменились на страх, одиночество, голод и желание выжить. Человечество не было в полной мере готово к внезапной вспышке вируса COVID-19. Повлекшая за собой смерти многих людей по всему миру, эпидемия коронавируса, продолжает оставаться горьким комом в горле каждого из тех кому не повезло столкнуться с ее горестями лицом к лицу.
Карл Брюллов
Последний день Помпеи. 1833
Выше процитированные слова принадлежат писателю и поэту Рабиндранату Тагору. Хотя мне понятен их смысл, писать анализ его идеи мне совсем не легко.
Сегодня 23 января 2021 года. Меня продолжают окружать люди, которым я могу доверять. Ощущая послевкусие горьких ошибок совершенных нами за последние годы наших жизней, мы, наперекор всем тяготам и невзгодам продолжаем идти вперед к своим целям. Возможно, что я, как и вы, все еще продолжаю оставаться на ногах, во многом благодаря именно тем людям, которых мы называем своими друзьями. Подобно ударам молний со всех сторон нас окружают сложности бытия внутри рамок современных реалий. Набирающая темпы роста безработица в мире, невозможность быть уверенным в том, что завтра нас не ограбят у порога родного подъезда, а также наблюдаемая разобщенность людей не только на улицах города, но и внутри каждого небольшого социума в котором бы нам доводилось бывать — все это и есть наши повседневные грозы жизни.
Так когда же закончатся наши грозы? Когда мы, войдя в благоухающий сад нашей жизни и вздохнув полной грудью, сможем проникнуться сладостным ароматом тех самых цветов, что подарят нам радость и наполнят наши сердца чувством тепла и спокойствия?
Размышляя над ответом на данный вопрос, нам следует помнить и понимать, что многое в природе нашего мира циклично; как циклична смена времени суток, также циклично и чередование времен года и также циклична природа дождевых бурь. Обрушиваясь проливным дождём, на головы тех кто не успел спрятаться от неё под крышей своего автомобиля и тех чьи посевы были почти полностью уничтожены засухой, дождевая буря, по природе своей нейтральная, не задается вопросом для чего она это делает.
В отличие от нас, ею не движет страх, ей чужды корыстные и благие цели. Продолжая оставаться неотъемлемой частью экосистемы нашей планеты, она поддерживает процесс круговорота воды в нашем мире; и стоит заметить, что, во многом благодаря именно таким циклическим процессам, мы с вами привыкли наблюдать природу нашего мира именно такой какая она есть сейчас.
Всё это наводит меня на мысль о следующем:
В отличие от всех известных нам форм жизни существующих на этой планете, мы с вами, дорогие мои друзья, как представители рода людского, наделены силой разума как и самосознания в большей степени, чем какой-либо другой из известных нам видов. Что же из этого следует? — а то, что по природе своей нам свойственно (как говорил немецкий философ И.Кант) задавать себе вопросы на которые мы не можем дать однозначный ответ. В отличие от той самой вишни, мы с вами то и дело пытаемся найти объяснение и приплести смысл всему, что нас окружает, в то время как вишня, сохраняя спокойное свое положение и оставаясь на месте, продолжает цвести из года в год.
Не в моих полномочиях и интересах призывать вас, читателей, оставаться на месте, поскольку для человека — это суть есть прокрастинация. Но в моих интересах обратить ваше внимание на тот факт, что все наши грозы жизни имеют также свой цикл. Если же отвлечься на пару мгновений от гипноза информационного шума, что проникает к нам из каждых щелей, будь то динамик вашего телевизора или же сплетни, что шепчет вам на ухо ваш старый знакомый, а вместо этого уделить немного внимания хронологии развития социума и человеческого вида в целом, то почти сразу же вы обнаружите, что все эти страшные грозы никогда не покидали наш мир; все эти мировые войны, распады империй, климатические бедствия и прочие болезни, свидетельствуют лишь о том, что проходя через них, мы учились совершать все более важные и ценные открытия в мире наук и искусства и тем самым становились сильнее.
О чем это говорит? — в первую очередь о том, что они никуда не исчезнут до тех пор пока не исчезнем либо мы с вами, либо наш мир. Стоит ли нам печалиться по этому поводу? — и да и нет, потому что в обоих случаях это будет продолжать мотивировать нас двигаться дальше. В зависимости от того куда именно направлен взор нашего разума, мы способны выносить важные уроки и даже получать пользу из любых бед, но здесь, однако, немаловажно иметь и твердый внутренний стержень, поскольку без этого пережить бурю у нас не получится. В любом случае не стоит забывать и о самом главном — все наши беды есть тучи, что неизбежно рассеиваются оставляя после себя лишь опыт, что делает нас сильнее.
О ветер со склона Фудзи!
Принес бы на веере в город тебя,
Как драгоценный подарок.
Вечерним вьюнком
Я в плен захвачен. Недвижно
Стою в забытьи.
Прошел я сотню ри.
За дальней далью облаков
Присяду отдохнуть.
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеется свежий срез.
Желтый лист плывет.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснешься ты?
Все выбелил утренний снег.
Одна примета для взора —
Стрелки лука в саду.
В похвалу поэту Рика
Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу.
Как быстро летит луна!
На неподвижных ветках
Повисли капли дождя.
На ночь, хоть на ночь одну,
О кусты цветущие хаги,
Приютите бродячего пса!
Отцу, потерявшему сына
Поник головой, —
Словно весь мир опрокинут, —
Под снегом бамбук.
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Как разлилась река!
Цапля бредет на коротких ножках,
По колено в воде.
Тихая лунная ночь.
Слышно, как в глубине каштана
Ядрышко гложет червяк.
Где же ты, кукушка?
Вспомни, сливы начали цвести,
Лишь весна дохнула.
Молись о лучших днях!
На зимнее дерево сливы
Будь сердцем похож.
Ловля светлячков над рекой Сэта
Еще мелькают в глазах
Горные вишни. И чертят огнем
Вдоль них светлячки над рекой.
Кажется, что сейчас
Колокол тоже в ответ загудит.
Так цикады звенят.
Всюду ветки сосен у ворот.
Словно сон одной короткой ночи —
Промелькнули тридцать лет.
В тесной хибарке моей
Озарила все четыре угла
Луна, заглянув в окно.
Все в мире быстротечно!
Дым убегает от свечи,
Изодран ветхий полог.
Ива склонилась и спит,
И кажется мне, соловей на ветке —
Это ее душа.
Бабочки полет
Будит тихую поляну
В солнечном свету.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Снова встают с земли,
Тускнея во мгле, хризантемы,
Прибитые сильным дождем.
Совсем легла на землю,
Но неизбежно зацветет
Больная хризантема.
Осень уже недалеко.
Поле в колосьях и море —
Одного зеленого цвета.
В хижине, отстроенной после пожара
Слушаю, как градины стучат.
Лишь один я здесь не изменился,
Словно этот старый дуб.
Стихи в память поэта Сэмпу
К тебе на могилу принес
Не лотоса листья святые —
Пучок полевой травы.
Грущу, одинокий, в хижине, похоронив своего друга — монаха Доккая
Некого больше манить!
Как будто навеки замер,
Не шелохнется ковыль.
В доме Кавано Сёха стояли в надтреснутой вазе стебли цветущей дыни, рядом лежала цитра без струн, капли воды сочились и, падая на цитру, заставляли ее звучать
Тоненький язычок огня , —
Застыло масло в светильнике.
Проснешься. Какая грусть!
Луна или утренний снег.
Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.
Вот так и кончаю год.
В чашечке цветка
Дремлет шмель. Не тронь его,
Воробей-дружок!
Аиста гнездо на ветру.
А под ним — за пределами бури —
Вишен спокойный цвет.
Мне приснилась давняя быль:
Плачет брошенная в горах старуха,
И только месяц ей друг.
С ветки скатился каштан.
Тому, кто в дальних горах не бывал,
В подарок его отнесу.
Ворон-скиталец, взгляни!
Где гнездо твое старое?
Всюду сливы в цвету.
И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьет торопливо
С хризантемы росу.
Цветы увяли.
Сыплются, падают семена,
Как будто слезы.
На землю летят,
Возвращаются к старым корням.
Разлука цветов!
Другу, уехавшему в западные провинции
Запад или Восток —
Всюду одна и та же беда,
Ветер равно холодит.
Путник в дальней стране!
Вернись, тебе покажу я
Истинные цветы.
Вода так холодна!
Уснуть не может чайка,
Качаясь на волне.
Долгий день напролет
Поет — и не напоется
Жаворонок весной.
Ветку, что ли, обломил
Ветер, пробегая в соснах? —
Как прохладен плеск воды!
Зимние дни в одиночестве.
Снова спиной прислонюсь
К столбу посредине хижины.
Весна уходит.
Плачут птицы. Глаза у рыб
Полны слезами.
Солнце заходит.
И паутинки тоже
В сумраке тают.
О священный восторг!
На зеленую, на молодую листву
Льется солнечный свет.
Сад и гора вдали
Дрогнули, движутся, входят
В летний раскрытый дом.
Островки. Островки.
И на сотни осколков дробится
Море летнего дня.
Рядом с цветущим вьюнком
Отдыхает в жару молотильщик.
Как он печален, наш мир!
О, сколько их на полях!
Но каждый цветет по-своему, —
Вот высший подвиг цветка!
В день очищения от грехов
Дунул свежий ветерок,
С плеском выскочила рыба.
Омовение в реке.
На старом поле битвы
Летние травы
Там, где исчезли герои,
Как сновиденье.
Какое блаженство!
Прохладное поле зеленого риса.
Воды журчанье.
Тишина кругом.
Проникает в сердце скал
Легкий звон цикад.
Красное-красное солнце
В пустынной дали. Но леденит
Этот ветер осенний.
Расстаюсь в пути со своим учеником
Расставаясь с другом
Прощальные стихи
На веере хотел я написать, —
В руке сломался он.
В бухте Цуруга, где некогда затонул колокол
Где ты, луна, теперь?
Как затонувший колокол,
Скрылась на дне морском.
Бабочкой никогда
Он уж не станет. Напрасно дрожит
Червяк на осеннем ветру.
Домик в уединенье.
Луна. Хризантемы. В придачу к ним
Клочок небольшого поля.
Холодный дождь без конца.
Так смотрит продрогшая обезьянка,
Будто просит соломенный плащ.
Зимняя ночь в саду.
Ниткой тонкой — и месяц в небе,
И цикады чуть слышный звон.
Проталина в снегу,
А в ней — светло-лиловый
Спаржи стебелек.
Как нежны молодые листья
Даже здесь, на сорной траве,
У позабытого дома.
Камелии лепестки.
Может быть, соловей уронил
Шапочку из цветов?
Все кружится стрекоза.
Никак зацепиться не может
За стебли гибкой травы.
Пьет свой утренний чай
Настоятель в спокойствии важном.
Хризантемы в саду.
Ждем восхода луны.
Ветку сливы несет на плече
Мальчик-монах.
На картину, изображающую человека с чаркой вина в руке
Ни луны, ни цветов.
А он и не ждет их, он пьет,
Одинокий, вино.
Замшелый могильный камень.
Под ним — наяву это или во сне? —
Голос шепчет молитвы.
Праздник поминовения душ!
Но и сегодня на старом кладбище
Поднимается новый дымок.
На высокой насыпи — сосны,
А меж ними вишни видны и дворец
В глубине цветущих деревьев.
Сначала покинул траву.
Потом деревья покинул.
Жаворонка полет.
Колокол смолк вдалеке,
Но ароматом вечерних цветов
Отзвук его плывет.
Всю долгую ночь,
Казалось мне, стынет бамбук.
Утро встало в снегу.
Вконец отощавший кот
Одну ячменную кашу ест.
А еще и любовь!
Ночь. Бездонная тьма.
Верно, гнездо свое потерял —
Стонет где-то кулик.
Роняя лепестки,
Вдруг пролил горсточку воды
Камелии цветок.
Ручеек чуть заметный.
Проплывают сквозь чащу бамбука
Лепестки камелий.
Вот причуда знатока!
На цветок без аромата
Опустился мотылек.
Поселяюсь в уединенной хижине
Прежде всего у тебя
Ищу я защиты, высокий дуб,
В тенистом летнем лесу.
Майский дождь бесконечный.
Мальвы куда-то тянутся,
Ищут дорогу солнца.
Слабый померанца аромат.
Где. Когда. В каких полях, кукушка,
Слышал я твой перелетный крик?
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
В ночь осеннего полнолуния
В сиянии луны
Ни одного в собранье не осталось
Прекрасного лица.
Откуда вдруг такая лень?
Едва меня сегодня добудились.
Шумит весенний дождь.
Как ярко горят светлячки,
Отдыхая на ветках деревьев!
Дорожный ночлег цветов!
И кто бы мог сказать,
Что жить им так недолго?
Немолчный звон цикад.
Больной опустился гусь
На поле холодной ночью.
Сон одинокий в пути.
Грозовая гора.
Ветер в чаще бамбука
Протоптал тропу.
Откуда кукушки крик?
Сквозь чащу густого бамбука
Сочится лунная ночь.
Печального, меня
Сильнее грустью напои,
Кукушки дальний зов!
Вместе с хозяином дома
Слушаю молча вечерний звон.
Падают листья ивы.
Блестят росинки.
Но есть у них привкус печали,
Не позабудьте!
Верно, эта цикада
Пеньем вся изошла? —
Одна скорлупка осталась.
В ладоши звонко хлопнул я.
А там, где эхо прозвучало,
Бледнеет летняя луна.
Без конца моросит.
Лишь мальвы сияют, как будто
Над ними безоблачный день.
Зеленеет один,
Осеннему ветру наперекор,
Спелый каштан.
В ночь полнолуния
Друг мне в подарок прислал
Рису, а я его пригласил
В гости к самой луне
Глубокою стариной
Повеяло. Сад возле храма
Засыпан палым листом.
Луна шестнадцатой ночи
Так легко-легко
Выплыла — и в облаке
Задумалась луна.
Монах Сэнка скорбит о своем отце
Темно-мышиный цвет
Рукавов его рясы
Еще холодней от слез.
С ветки на ветку
Тихо сбегают капли.
Дождик весенний.
Все волнения, всю печаль
Твоего смятенного сердца
Гибкой иве отдай.
Опала листва.
Весь мир одноцветен.
Лишь ветер гудит.
Сокол рванулся ввысь.
Но крепко охотник держит его —
Сечет ледяная крупа.
Вновь зеленеют ростки
В осенних полях. Под утро —
Иней точно цветы.
Все засыпал снег.
Одинокая старуха
В хижине лесной.
Есть особая прелесть
В этих, бурей измятых,
Сломанных хризантемах.
Прохожу осенним вечером через старые ворота Расёмон в Киото
Ветка хаги задела меня.
Или демон схватил меня за голову
В тени ворот Расёмон?
Провожаю в путь монаха Сэнгина
Журавль улетел.
Исчезло черное платье из перьев
В дымке цветов.
Кукушка вдаль летит,
А голос долго стелется
За нею по воде.
И на небе мост унесло!
Две звезды, рекою разлучены,
Одиноко на скалах спят
Только дохнет ветерок —
С ветки на ветку ивы
Бабочка перепорхнет.
Как завидна их судьба!
К северу от суетного мира
Вишни зацвели в горах.
Дождь в тутовой роще шумит.
На земле едва шевелится
Больной шелковичный червь.
Еще на острие конька
Над кровлей солнце догорает.
Вечерний веет холодок.
Сегодня можешь и ты
Понять, что значит быть стариком!
Осенняя морось, туман.
Пеплом угли подернулись.
На стене колышется тень
Моего собеседника.
Весь мой век в пути!
Словно вскапывая маленькое поле,
Взад-вперед брожу.
Не слишком мне подражайте!
Взгляните, что толку в сходстве таком? —
Две половинки дыни.
Образ самой прохлады
Кистью рисует бамбук
В рощах селенья Сага.
Оплакиваю кончину поэта Мацукура Ранрана
Где ты, опора моя?
Мой посох из крепкого тута
Осенний ветер сломал.
Утка прижалась к земле.
Платьем из крыльев прикрыла
Голые ноги свои.
С неба своих вершин
Одни лишь речные ивы
Еще проливают дождь.
Зеленая ива роняет
В мутную тину концы ветвей.
Час вечерний отлива.
Хотел бы создать я стихи,
С лицом моим старым несхожие,
О, первая вишня в цвету!
Я к цветущим вишням плыву,
Но застыло весло в руках:
Ивы на берегу!
Повисло на солнце
Облако. Вкось по нему —
Перелетные птицы.
Аромат хризантем.
В капищах древней Нары
Темные статуи будд.
Осеннюю мглу
Разбила и гонит прочь
Беседа друзей.
Пригорок у самой дороги.
На смену погасшей радуге —
Азалии в свете заката.
Молния в тьме ночной.
Озера гладь водяная
Искрами вспыхнула вдруг.
Снова в родном селенье
Как изменились лица!
Я прочитал на них старость свою.
Все — словно зимние дыни.
Лунным светом обманут,
Я подумал: вишневый цвет!
Нет, хлопчатника поле.
Луна над горой.
Туман у подножья.
Дымятся поля.
Эй, послушай, купец!
Хочешь, продам тебе шляпу,
Эту шляпу в снегу?
По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне отчего-то легко.
Фиалки в густой траве.
Ну же, идем! Мы с тобой
Будем колосья есть по пути,
Спать на зеленой траве.
Грустите вы, слушая крик обезьян!
А знаете ли, как плачет ребенок,
Покинутый на осеннем ветру?
Источник, воспетый Сайгё
Роняет росинки — ток-ток —
Источник, как в прежние годы.
Смыть бы мирскую грязь!
Нет, нет, я не погиб в пути!
Конец ночлегам на большой дороге
Под небом осени глухой.
Покидая гостеприимный дом
Из сердцевины пиона
Медленно выползает пчела.
О, с какой неохотой!
До столицы — там, вдали —
Остается половина неба.
Снеговые облака.
Там, где когда-то высилась статуя Будды
Паутинки в вышине.
Снова образ Будды вижу
На подножии пустом.
Встречаю двух поэтов, отца и сына
От единого корня растут
И старая и молодая слива.
Обе льют аромат.
Едва-едва я добрел,
Измученный, до ночлега.
И вдруг — глициний цветы!
Парящих жаворонков выше,
Я в небе отдохнуть присел, —
На самом гребне перевала.
И ныне, исполнил ли он все, что назначено ему было исполнить на земле? Закончил ли круг своего духовного развития? Остановился ли и окаменел, или снова оживет и снова совершится в нем последнее, уже действительно последнее перерождение?
Кому предсказывать будущность такого человека? Но не кажется ли всем нам, что слова и дела его жизни для нас уже не любопытны, незначительны, что мы знаем заранее, что больше того, что сказал и сделал, — он уже не скажет и не сделает, и что он будет жить, как жил всегда. Но как он будет умирать?
В первой книге его есть изображение весенней природы после грозы, какой она является глазам ребенка.
«…Я высовываюсь из брички и жадно впиваю в себя освеженный, душистый воздух… Все мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком. С одной стороны дороги — необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрою землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны — осиновая роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы в избытке счастия, стоит, не шелохнется и медленно роняет со своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья. Со всех сторон вьются с веселою песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки. Так обаятелен этот чудный запах леса, после весенней грозы, запах березы, фиалки, прелого листа, сморчков, черемухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черемухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом. Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комки грязи и чулки мои давно уже мокры, я, шлепая по грязи, бегу к окну кареты.
— Любочка! Катенька! — кричу я, подавая туда несколько веток черемухи, — посмотри, как хорошо!
Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушел, а то меня непременно раздавят.
Как нужно и важно было бы для всех нас, чтобы и Л. Толстой, этот в настоящее время все-таки величайший, сильнейший из русских людей, увидел то, что мы уже видим и в жизни, и в смерти нашими едва прозревшими и светом ослепленными глазами — последний свет, последнее соединение — чтобы и он это увидел, если не в жизни, то хоть в смерти своей, чтобы он успел, если не написать, то хоть сказать нам об этом, — о, мы ведь услышим и поймем слова его, сказанные даже в предсмертном бреду, как бы ни казались они другим неясными, ибо сказанное для нас уже важнее, нужнее написанного: говорится, что есть и будет, пишется лишь то, что было и чего уже нет; нашу последнюю истину еще нельзя написать — ее можно только сказать и совершить.
Но успеет ли он? Дай Бог ему и нам, чтоб он успел.
В противоположность Л. Толстому, Достоевский не любит говорить о себе.
Этому, по-видимому, столь нескромному, даже как будто жестокому и циническому разоблачителю чужих сердец в высшей степени свойственно относительно собственного сердца то целомудрие, которое Тютчев находит в северной природе, — то, как он выражается,
«Никогда, — говорит Страхов, — не было заметно в нем — Достоевском — никакого огорчения или ожесточения от перенесенных им страданий, и никогда ни тени желания играть роль страдальца. — Федор Михайлович вел себя так, как будто в прошлом у него ничего особенного не было, не выставлял себя ни разочарованным, ни сохраняющим рану в душе, а, напротив, глядел весело и бодро, когда позволяло здоровье. Помню, как одна дама, в первый раз попавшая на редакционные вечера Михаила Михайловича (брата Достоевского), с большим вниманием вглядывалась в Федора Михайловича и, наконец, сказала:
— Смотрю на вас и, кажется, вижу в вашем лице те страдания, какие вы перенесли.
Ему были видимо досадны эти слова.
Читайте также: