На столе белел чистый лист бумаги и выделяясь

Обновлено: 28.09.2024

На столе белел чистый лист бумаги, и, выделяясь на этой белизне, лежал изумительно очиненный карандаш, длинный как жизнь любого человека, кроме Цинцинната, и с эбеновым блеском на каждой из шести граней. Просвещенный потомок указательного перста.

Другие цитаты по теме

Невольно уступая соблазну логического развития, невольно сковывая в цепь то, что было совершенно безопасно в виде отдельных, неизвестно куда относившихся звеньев, он придавал смысл бессмысленному и жизнь неживому.

В жизни много того, что огорчает и удручает. Оставаться в мире самим собой вопреки всему этому — настоящий вызов. Но и единственное, что по-настоящему стоит делать.

Конечно, с обывательской точки зрения, может показаться, что мир становится все хуже и хуже: это и надоедливый шум заполонивших нас автомобилей, и страх перед катастрофой, которой нас пугают газеты. Но взгляд философа, созерцающего жизнь, искрится доброжелательностью, подмечая, что в сущности ничего не изменилось, и по прежнему остаются в почете добро и красота.

Мы любим себе представлять несчастие чем-то сосредоточенным, фактом свершившимся, тогда как несчастие никогда не бывает событие, а несчастие есть жизнь, длинная жизнь, несчастная, то есть такая жизнь, в которой осталась обстановка счастья, а счастие и смысл жизни — потеряны.

Они любили друг друга, несмотря на различия характеров и вкусов, как любят друг друга приятели, сошедшиеся в первой молодости, но, не смотря на это, как часто бывает между людьми, избравшими различные роды деятельности, каждый из них, хотя, рассуждая, и оправдывал деятельность другого, в душе презирал её.

Жизнь иногда обещает нам праздники, которые никогда не состоятся, или дарит нам готовых персонажей для книг, которых мы никогда не напишем. А бывает, что она нам преподносит подарок, а его неожиданную полезность мы оцениваем гораздо позже.

Несчастья — это школа жизни. Цену за уроки в каждом классе можно измерить тем, что вам требуется, чтобы подняться еще один раз.

Discours sur les ombres/ [*] (*1)

[*] Подобно тому как глупец полагает себя богом,

мы считаем, что мы смертны.

"Разговоры теней"/ (франц.).

Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Засим Цинцинната отвезли обратно в крепость. Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину. Был спокоен; однако его поддерживали во время путешествия по длинным коридорам, ибо он неверно ставил ноги, вроде ребенка, только что научившегося ступать, или точно куда проваливался, как человек, во сне увидевший, что идет по воде, но вдруг усомнившийся: да можно ли? Тюремщик Родион долго отпирал дверь Цинциннатовой камеры, -- не тот ключ, -- всегдашняя возня. Дверь наконец уступила. Там, на койке, уже ждал адвокат -сидел, погруженный по плечи в раздумье, без фрака (забытого на венском стуле в зале суда, -- был жаркий, насквозь синий день), -- и нетерпеливо вскочил, когда ввели узника. Но Цинциннату было не до разговоров. Пускай одиночество в камере с глазком подобно ладье, дающей течь. Все равно, -- он заявил, что хочет остаться один, и, поклонившись, все вышли.

Итак -- подбираемся к концу. Правая, еще непочатая часть развернутого романа, которую мы, посреди лакомого чтенья, легонько ощупывали, машинально проверяя, много ли еще (и все радовала пальцы спокойная, верная толщина), вдруг, ни с того ни с сего, оказалась совсем тощей: несколько минут скорого, уже под гору чтенья -- и. ужасно! Куча черешен, красно и клейко черневшая перед нами, обратилась внезапно в отдельные ягоды: вон та, со шрамом, подгнила, а эта сморщилась, ссохшись вокруг кости (самая же последняя непременно -- тверденькая, недоспелая). Ужасно! Цинциннат снял шелковую безрукавку, надел халат и, притоптывая, чтобы унять дрожь, пустился ходить по камере. На столе белел чистый лист бумаги, и, выделяясь на этой белизне, лежал изумительно очиненный карандаш, длинный как жизнь любого человека, кроме Цинцинната, и с эбеновым блеском на каждой из шести граней. Просвещенный потомок указательного перста. Цинциннат написал: "и все-таки я сравнительно. Ведь этот финал я предчувствовал этот финал". Родион, стоя за дверью, с суровым шкиперским вниманием глядел в глазок. Цинциннат ощущал холодок у себя в затылке. Он вычеркнул написанное и начал тихо тушевать, причем получился загадочный орнамент, который постепенно разросся и свернулся в бараний рог. Ужасно! Родион смотрел в голубой глазок на поднимавшийся и падавший горизонт. Кому становилось тошно? Цинциннату. Вышибло пот, все потемнело, он чувствовал коренек каждого волоска. Пробили часы -- четыре или пять раз, и казематный отгул их, перегул и загулок вели себя подобающим образом. Работая лапами, спустился на нитке паук с потолка (*2), -- официальный друг заключенных. Но никто в стену не стучал, так как Цинциннат был пока что единственным арестантом (на такую громадную крепость!).

Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел и ему предложил тур вальса. Цинциннат согласился. Они закружились. Бренчали у Родиона ключи на кожаном поясе, от него пахло мужиком, табаком, чесноком, и он напевал, пыхтя в рыжую бороду, и скрипели ржавые суставы (не те годы, увы, опух, одышка). Их вынесло в коридор. Цинциннат был гораздо меньше своего кавалера. Цинциннат был легок как лист. Ветер вальса пушил светлые концы его длинных, но жидких усов, а большие, прозрачные глаза косили, как у всех пугливых танцоров. Да, он был очень мал для взрослого мужчины. Марфинька говаривала, что его башмаки ей жмут. У сгиба коридора стоял другой стражник, без имени, под ружьем, в песьей маске (*3) с марлевой пастью. Описав около него круг, они плавно вернулись в камеру, и тут Цинциннат пожалел, что так кратко было дружеское пожатие обморока.

Опять с банальной унылостью пробили часы. Время шло в арифметической прогрессии: восемь. Уродливое окошко оказалось доступным закату: сбоку по стене пролег пламенистый параллелограмм. Камера наполнилась доверху маслом сумерек, содержавших необыкновенные пигменты. Так, спрашивается: что это справа от двери -- картина ли кисти крутого колориста или другое окно, расписное, каких уже не бывает? (На самом деле это висел пергаментный лист с подробными, в две колонны, "правилами для заключенных"; загнувшийся угол, красные заглавные буквы, заставки, древний герб города, -- а именно: доменная печь с крыльями, -- и давали нужный материал вечернему отблеску.) Мебель в камере была представлена столом, стулом, койкой. Уже давно принесенный обед (харчи смертникам полагались директорские) стыл на цинковом подносе. Стемнело совсем. Вдруг разлился золотой, крепко настоянный электрический свет.

Цинциннат спустил ноги с койки. В голове, от затылка к виску, по диагонали, покатился кегельный шар, замер и поехал обратно. Между тем дверь отворилась, и вошел директор тюрьмы.

Он был как всегда в сюртуке, держался отменно прямо, выпятив грудь, одну руку засунув за борт, а другую заложив за спину. Идеальный парик, черный как смоль, с восковым пробором, гладко облегал череп. Его без любви выбранное лицо, с жирными желтыми щеками и несколько устарелой системой морщин, было условно оживлено двумя, и только двумя, выкаченными глазами. Ровно передвигая ноги в столбчатых панталонах, он прошагал между стеной и столом, почти дошел до койки, -- но, несмотря на свою сановитую плотность, преспокойно исчез, растворившись в воздухе. Через минуту, однако, дверь отворилась снова, со знакомым на это раз скрежетанием, -- и, как всегда в сюртуке, выпятив грудь, вошел он же.

-- Узнав из достоверного источника, что нонче решилась ваша судьба, -- начал он сдобным басом, -- я почел своим долгом, сударь мой -

-- Любезность. Вы. Очень. (Это еще нужно расставить.)

-- Вы очень любезны, -- сказал, прочистив горло, какой-то добавочный Цинциннат.

-- Помилуйте, -- воскликнул директор, не замечая бестактности слова. -- Помилуйте! Долг. Я всегда. А вот почему, смею спросить, вы не притронулись к пище?

Директор снял крышку и поднес к своему чуткому носу миску с застывшим рагу. Двумя пальцами взял картофелину и стал мощно жевать, уже выбирая бровью что-то на другом блюде.

-- Не знаю, какие еще вам нужны кушанья, -- проговорил он недовольно и, треща манжетами, сел за стол, чтобы удобнее было есть пудинг-кабинет.

Другие цитаты

Родился, рос, учился, женился, работал, умер. Одна строчка… Вся жизнь для кого-то…

Бактерии способны принимать форму спор, образуя вокруг себя твердую оболочку из солей кальция. Эта оболочка помогает им противостоять как замораживанию, так и температуре кипения, а при необходимости тысячелетиями обходиться без пищи. Оболочка как бы сочетает в себе достоинства онабиотической камеры и космического скафандра.

Желтый лист над палаткой моей пролетел,

Жаль всего, что ушло и уходит от нас.

Жаль, что дождь и что осенью жизнь без прикрас,

Жаль тех книг — я прочесть их когда-то хотел.

Ясно, что не очень-то легко найти гения, и нет ничего удивительного в том, что мы его не видим, хотя он и был. Вы скажете, что он сам должен проявить себя, выплыть на свет Божий, показать себя людям великими делами. Правда, это иногда возможно, но не всегда. История учит нас, сколько гениев было не оценено и погублено в зачатке ограниченностью окружающих.

Огорчаться? Рыдать? — Не для этого мы живем,

Если так прогибаться, так и сгниешь живьем,

— Мне нравится думать, что после нас что-то остается. Как-то не укладывается в голове, что ты накапливаешь столько опыта и, может, даже крупицу мудрости, а потом все это просто исчезает. Поэтому мне ужасно хочется верить, что какая-то частица тебя продолжает жить, что твое сознание каким-то образом существует и дальше.

Он очень долго молчал, прежде чем вновь подать голос.

— Но с другой стороны, может, это как выключатель. Щелк! И тебя нет.

Еще помолчал и с чуть заметной усмешкой добавил:

— Наверное, именно поэтому я никогда не любил ставить выключатели на устройства Apple.

В тот или иной момент боль настигнет в любом месте мира, и бежать от нее — не такой уж правильный выбор. Убежав от одной, запросто можно столкнуться с другой, еще более жестокой.

Другие цитаты

В жизни ты делаешь выбор и принимаешь решения, но еще в жизни есть такая штука, как судьба.

— Знаете, как говорили гностики? — изображая психопата, поинтересовался он, тыча пистолетом ей в спину.

— Мир — не лик Божий, но дьявольский обман.

Подоконник. открытое настежь окно,

И подросток, решивший доделать дело,

Он влюблённый парнишка и как-то само,

Это в голову светлую вдруг прилетело.

Он сидел прислонившись спиной к косяку,

Он наверное думал о жизни иль смерти,

И понятно там было и дураку.

Но вы в это, пожалуйста, лучше не верьте.

Подоконник. открытое настежь окно,

Опустевшая комната. с запахом смерти.

Но вы в это, пожалуйста, лучше не верьте!

Он влюблённый парнишка. и. как-то само.

Так бывает у неё на сердце лёд

И ты берёшь билет на самолёт.

И бежишь за ней, потеряв покой.

Она давно счастлива,

но только не с тобой.

Как хвост фазана,

длинна пора ночная.

на ложе одиноком!

Читайте также: